Елена Жамбалова: " ...Но что-то ангелы поют нам такими злыми голосами"
Поэзия Елены Жамбаловой — воплощенное единство постижения, чувствования и слова. Эмоциональная напряженность, современная фокусирующая лексика и синтаксис, ирония и самоирония создают своеобразную, узнаваемую, присущую Жамбаловой звукопись и просодию.
Сергей Алиханов
Елена Жамбалова родилась в поселке Балахта Красноярского края. Окончила филологический факультет Бурятского государственного университета.
Стихи публиковалась в журналах «Байкал», «Сибирские огни», альманахах «Особняк», «Образ», «День поэзии», «Иркутское время», на порталах журнальныймир.рф, 45 параллель.ру и других ресурсах Интернета.
Автор электронного сборника: «Мороженое для внутреннего ребенка».
Творчество отмечено премиями: «Лицей», победитель конкурса «Стихи. Проза» в номинации «Поэзия» Литературного института имени Горького, лауреат премий «В поисках правды и справедливости», «Подношение десяти драгоценностей», Фестиваля поэзии «Весенняя Муза», Всероссийского фестиваля поэзии имени Алексея Бельмасова, «Филатов-Феста».
Ведет школу поэзии «ENTER» в селе Эрхирик Заиграевского района Бурятии.
«Мучительное право» (Владислав Ходасевич) быть поэтом, оказалось не идиомой, а стало буквально таковым. Сто лет назад трагедийные исторические события создавали канву судеб поэтессам серебряного века. В наше же непреодолимое безвременье никакую поэтическую судьбу не создашь. Лирическое постижение ежедневного, серого бытия, воплощение происходящего в тексты, которыми делишься с несколькими — пусть лучшими и постоянными адресатами в Сети, — это все не про судьбу.
Произошедшее существенное изменение социальных условий и отношений, низвело поэтов до полного отсутствия какой бы то ни было общественной роли. Так называемая инверсионная ловушка — принятие желаемого за действительное — привела только к дискомфортному существованию на местах постоянного проживания. Что-то изменить ни в судьбе, ни в жизни, ни в лучшую, ни в худшую сторону — даже самыми распрекрасными строчками — невозможно. Дивная певческая сетевая разноголосица отныне, а может быть и навсегда, самоценна, но безрезультативна…
Пушкинское предвидение — «слух обо мне пройдет всей Руси великой», породил следом за собой — через несколько поколений — не только массовых читателей, но и самостийных поэтов:
Держи меня на голубом глазу
Корабликом в эмалевом тазу.
Не приближай целующего рта.
Какую силу может пустота.
Какая сила тащит по бортам.
За краем,
За полосой длиною два пи эр
Одной из римских боевых триер…
Книга была естественным символом, когда информация о мире воспринималась только через текст. В эпоху новых носителей поэзия должна одухотворять бытие. Хотя просто словом современного человека уже не проймешь — ему перед глазами желательно видеть сопутствующую картинку. Целостность, открытость и целеустремленность, присущие характеру и таланту Елены Жамбаловой, позволят всем нам сопереживать, стать доступными и воспринимать звучащую просодию её стиха:
и дело не в экономии,
хоть это огромный плюс —
цыгания и бездомия
и хочется, и боюсь.
обратно поеду поездом.
мне кажется, так честней.
я в поезде встречусь с совестью
и даже полажу с ней.
хмельная, татуированная
обнимет меня страна,
и я прислоню к ней голову,
и не оттолкнет она...
Выступление Елены Жамбаловой с прекрасным чтением стихов на телевидении Бурятии в «Литературном перекрестке» — видео:
https://youtu.be/hY-U-wfKt40
О творчестве вышло много статей, особенно проникновенно написали о ней подруги по перу.
Ольга Аникина поэтесса, наш автор, в журнале «Формаслов» написала:
«…стихотворение Елены Жамбаловой начинается с «пра-слова». Мы не слышим конкретно, как это слово звучит, из каких состоит фонем – но показанное нам агуканье младенца, окружённое миром ощущений, запахов (хвоя, хлор) и прикосновений (ткань к лицу) создаёт отчётливый эффект его присутствия.
Обонятельный мозг самый древний в филогенезе. Всё, что окружает не-сказанное «пра-слово» младенца (запах, прикосновение), отражает одновременно и древность и простоту, данную через описание грубого деревенского быта... мы приходим к озвучиванию этой древности и простоты... Из смутного первобытного запаха Жамбалова вытаскивает звуки — даже не звуки, а звуковые пятна: они «цокают», «токают», «звенькают», то ли это птицы в лесу, то ли топор колет дрова, то ли хозяйка на кухне передвигает предметы, топит печь и ворошит кочергой угли...
Язык Жамбаловой, с одной стороны, не боится внезапно выплывающих просторечий — а с другой стороны, подобные просторечия лишены нарочитой искусственности, их нельзя назвать «приёмом». Напротив, все эти якобы неправильные словечки начинают играть положенную им роль «чужого слова», запинаясь о которое, читатель с ещё большей силой втягивается в стихотворение.
...мне хочется поставить не на формальной части, а на том, насколько естественно и органично появляется в стихотворении «неправильность», вольность, выросшая из пра-слова и младенческого агуканья. Новое в этой поэтике — равняется древнему и простому…
Поэт легко говорит на данном ему языке, не утверждает безоговорочную правильность этого языка, он вообще ничего не утверждает… в одиночку, словно бы только для себя одного, подходит к огромной гудящей немоте быта и оттуда медленно вытягивает чудо-чудное, диво-дивное… ни автору, ни тем более читателю, нет резона рационализировать такой язык и объяснять, «из какого сора» вырос в нём тот или иной оборот...
Автор словно бы изначально говорит читателю: всё, что происходит перед тобой, —обычная бытовая магия…
Это не искусство ради искусства, это не эстетизация пространства, это не попытка уйти от так называемой «бытовухи». В стихах Елены Жамбаловой мы в той или иной степени отыщем все шесть якобсоновских языковых функций — и лишь одна функция — поэтическая, которая обнаруживается обычно путём исключения, не поддастся нашему анализу... Именно благодаря этой функции работают стихи Елены Жамбаловой...».
Людмила Казарян, поэтесса и публицист, в журнале «Формаслов» делится:
«Елена Жамбалова из тех поэтов, чьи стихи автобиографичны и построены на одухотворении повседневности. ... встречаются тексты разномастные, словно бы разными людьми написанные…
В «Шестого творческого дня» Елена делает попытку осмыслить тайну создания/рождения жизни на Земле… ...отразилось одновременное существование в человеке взрослого, которому и космос тесен, у кого и хаос умещается в горсти — и ребёнка, который жаждет «пригвоздиться», прижаться к сильному взрослому (родителю, Творцу), обрести защиту, вызнать правильные ответы…».
Сама Елена Жамбалова в интервью порталу «Новая Бурятия» ответила:
«Вдохновляют люди, их поступки, разговоры... Какие-то кадры из жизни. То есть это уже незаписанная пока еще поэзия, она повсюду, когда через ряд образов приходят совсем иные мысли, не совсем относящиеся к сюжету происходящего.
Когда в бытовом, вещественном видишь высшие смыслы и пытаешься потом сказать это так, как в тебе откликнулось...».
И вот стихи, и пусть они откликнутся в душах наших читателей:
***
Лицом уткнуться в стопку полотенец —
Мороз и хвоя, и немного хлора.
Беззубым ртом агукает младенец,
В молочной каше будущее слово.
Теперь опять считать деньки до мая,
И цокать языком по-деревенски.
Так токает утюг, металл сжимая,
Так звенькает, сдвигаясь, занавеска.
Зимою страшно печь закрыть с угаром,
И ждёшь, когда угли погаснут в печи.
Задремлешь. А короткий стон гитары
Окликнет вдруг совсем по-человечьи.
***
Я ушел в нору на поле нашем,
И пришел на поле гостем после.
У меня глаза другие стали, у меня и голос изменился.
Всё, чему меня учили раньше,
Этот опыт мне не пригодился.
Всё что ты рассказываешь дальше —
Прах по праху, вилы по водице.
Я стою перед тобою, папка —
Чёрный гвоздь с позеленевшей шляпкой.
Как мне надо было пригвоздиться?
Где мне лучше было пригодиться?
То не злость, я разучился злиться.
Добрые у нас с тобою лица.
***
Шестого творческого дня
Отпустят, может быть, меня,
Приду на берег.
И тоже сяду у огня,
Колени, косточки, синяк.
Какой я зверик?
Качаю память из волос,
Улиткой катится вопрос
По слизи взора.
И хочется творить хаос,
Сжимая, разжимая горсть
На монотонные узоры.
***
В году оказалось резко меньше года.
И ветер, и калитка, и иван-чай
Не знали, что неполна колода.
С призраками не откровенничай, не отвечай.
И я не помню, даже сегодня я не уверена —
Там мы были другие, а здесь одни.
Бросила ли тогда в водянистое серое
Карту, бьющую все дни.
***
Моргать интересней медленно, чтобы как у Тарковского,
Чтобы волна травы настигла диагональю ровной.
Моргать интересней медленно, насмотришь на оскары.
Следи за деформацией пластилиновой вороны.
***
кричали совы и луна дурела.
и я стояла, голову задрав.
мне показалось, что кричит минздрав
и клеит этикетку мне на тело.
но совы — это все же птицы.
ах, где бы мне поплакать,
ах, где бы затаиться.
***
Трава еще зеленая, и я еще влюбленная.
И мы такие тихие предсмертные с травой.
И мы такие нежно-виноватые с тобой.
От каждой в мире жалицы чего-нибудь останется.
И вещество становится другим, но веществом,
И пальцы ищут острое, мне хочется пораниться
Чтобы узнать заранее,
Как умирать потом.
***
Держи меня на голубом глазу
Корабликом в эмалевом тазу.
Не приближай целующего рта.
Какую силу может пустота.
Какая сила тащит по бортам.
За краем,
За полосой длиною два пи эр
Одной из римских боевых триер
Кричу гребцами в сотню хриплых горл
Что я отныне самый дикий вор,
И всех разгульней на большом пиру.
И путь мой зол. И пленных не беру.
***
Здесь уже были и здесь уже были.
Всюду царапано мелом.
Перевернешься и выскользнешь мылом,
А упадешь телом.
Но до стука глухого,
До трамвая Живаго
Будет же нам хор?
Так же оно бывает?
***
Сегодня утром вышла за дровами,
обвела с крыльца округу глазами,
показалось,
что домов стало меньше в Эрхирике.
Может ураган или инопланетяне.
Взяла охапку полешек,
Сварим себе пельмешек.
Надо топить печь и весной.
Нас же ещё не унесло.
***
обратно поеду поездом —
шагаю, под нос бубня.
обратно поеду поездом,
и пусть, что четыре дня.
и дело не в экономии,
хоть это огромный плюс —
цыгания и бездомия,
и хочется, и боюсь.
обратно поеду поездом.
мне кажется, так честней.
я в поезде встречусь с совестью
и даже полажу с ней,
хмельная, татуированная
обнимет меня страна,
и я прислоню к ней голову,
и не оттолкнёт она.
***
отец возвращается с калыма
летит апрельским голосом над Чулымом
Ленкаааа
и деньги, вернее, их остатки
на, отдашь мамке
а ты куда
да я щас
куда ты
да я щас
только верну топор
и стоишь, и смотришь ему в спину
до сих пор
***
И мама, и муж вдруг
Выпустили меня из рук
Поверили и разрешили мне,
Перестали глядеть шиншиллами
Сверлить углями
Значение пошло нулями
Линии стали размыты
Зажмите меня сожмите
В кулак снова
Я не готова
Без вас ничего уметь
Свобода смерть.
***
Замирает молоко, вынесенное на мороз в кастрюле.
В сенях темно, ты лежишь среди калош и тюлей.
Дышишь на стену, на ней растут белые иголки.
Не всё, что белое, молоко. А в доме волки,
Лисы, просят карамелек кислых,
Цвень-цвень о зубы, цок-цок.
Разговаривают с отцом.
Прибаутки сиплые. Я же — ныть.
Бежать, прятаться. От ряжены-ых!
***
Наверное, мне придётся идти за спичками.
От плиты керамической никак не загорится бумага
Снег хрум-хрум, руки чирк-чирк рукавичками,
Скрипит яблочная мякоть и влага
На всём, на всём. Потом прибежит собака,
Я ей брошу мои непропечённые боовы.
Сагалганаар, дорогая. Из нашего аймака
Ты для меня самый дорогой гость. Забегай снова.
***
Говори с безумцами,
Мёртвые говорят тебе через них.
Мёртвый плохого не посоветует.
Слушай юродивых, бросай копеечку.
Там космос — там Бог — там жернова пахоты.
Ненаписанное эссе
Написать эссе на конкурс я хотела
на тему «Телесное у Платонова».
Жизнь и погибель тела
через пищу. Голод как жизнь,
жизнь как болезнь
(от нее лечила бабка отваром,
мать заплатила за «исцеление» юбкой старой).
Я гуглила — много уже написано на эту тему.
И я не пишу ничего ни про жизнь, ни про смерть,
ни про тело.
Я легла на зеленую книгу, лицом в степь.
И жую свой колючий горький сухой хлеб.
* * *
Днем позвонила мама в расстроенных чувствах.
Зашла, говорит, в «ПолиНом», э-э, «приобщиться к искусству».
Обратилась к пареньку-продавцу, мол, я была у вас,
требуется книга стихов Александра Розенбаума.
Паренек стучал по клавишам, мотал головой.
Мама не поверила и заглянула в комп.
Розенкраун, Роземдаун, Рузенбраун плясали на мостовой,
и не вальс-бостон, а растерянное топ-топ-топ.
«Ты что, блин, пишешь-то? — не поверила глазам мама. —
Ты что, не знаешь Александра Розенбаума,
<нецензурное>, да ты в какой стране вырос? Ну это ж надо!»
(Нецензурное она, разумеется, говорила взглядом.)
— Ленка, ну он вроде умный, в очках, интеллигентного вида!..
Я уж не стала спрашивать, знает ли мама Крида.
Потому что для меня это тоже за гранью разума.
Как это в России, осенью, да не знать Розенбаума?!
***
мне кажется, что если я возьму
густой и сочный голос, амплитуду
вам раскачаю,
станете муму,
но я не буду.
стул возле печки,
я сама муму,
восьмое марта, почему мы квасим,
плыви моя лодчонка по уму,
давай, Герасим.
***
муж таксовал, а я сидела дома.
кормила свой зверинец как людей
людей из них я делать не умею
могу кормить немножко убирать
а как людей я господи не знаю,
пожалуйста ты сделай из моих
не так как из меня
чуток полегче
хотя и из меня такой себе
***
Кому-то надо быть тобой,
Пока ты не в себе.
И я решила стать тобой,
Пока ты не в себе.
Я вспомнила, как ты была,
И стала быть такой.
И оказалось, я была,
Всегда была собой.
***
Я помню, осьминога лепила на бассейн.
А паренек из Свирска каких-то карасей.
И днюха у Оксаны, и праздник Нептуна.
Ангарские денечки. Былые времена.
Эх было было было — несется мне вослед.
И кажется, что жизнь я живу с оттяжкой лет.
Что здесь-сейчас не ярко, то завтра вспышкой жгнет.
Вчерашние подарки, вчерашний идиот.
И рыбы на бассейне, и в тапках мой побег.
И как читал Есенина ты, черный человек
***
Не кокетничаю с тобой, пока.
Будто всех с головой, а меня по шею,
Приходит понимание раскулачивания языка
Для того чтобы сделать его большее,
Черным творогом весну встречать,
Слоем для семечки, подушкой для плода сочного.
Принеси воду, я пью воду, я кормлю дочку,
Просто жизнь воды, циркуляция, фильтрация сквозь почву,
Это музыка, а не ритм, но это музыка, ты здесь привык очень,
Ежедневно носишь размеры, удлинняя мм жж по трассе,
Закати глаза, умирай весь, да не умрешь вся,
Хлопком двери звоном шарика зрачком хохочущим,
Упрыгаешь с кочки на точку всхлипывающим уродищем.
Ай, поцелуй меня, до утра ночь еще.
***
и раз уж я зачем-то здесь,
то я наверное успею
на этот колокол залезть,
вцепиться колоколу в шею,
бить благовест.
и радостно оглохнуть, онеметь,
когда ни голоса, ни слуха не имел.
***
Здесь ходит дяденька горбатый,
Бормочет: я вам помогу.
И будто взвякивают латы
На длинном дядькином горбу.
Его вчера мой муж у речки
Встречал, когда река пошла.
Мы все здесь ходим, человечки.
Нас всех здесь мама родила.
***
Пятна мои родовые, родовые пятна,
Маленькие часовые кривой планеты.
Тянут границы с темечка и до пяток
Юрты и хуторы бабок моих и дедок.
С грязи и в князи — колышки коновязи.
Тонкой полоской мажу на ранку йод.
Кровь моя шепчет — прыгай, и наклоняйся.
Но не влезай — убьет.
***
Летают истребители,
мы снова победители.
и мой зрачок солдатовый
сужается на звук.
но в лоб, как в бубен матовый,
лохматый прародитель
и воет и тук-тук.
и воет и тук-тук
***
Ветер дует в пустые трубы столбов.
Тянет губы, играет, как на стаканах.
Муж поменял забор на другой забор,
Снизу залил фундамент.
Прыгай, пляши, ругайся сама с собой.
Кто здесь тебя увидит, собаки разве.
Вот тебе каталог, выбирай любой.
Можешь сама покрасить.
***
Я иду, иду по желтым линиям,
Говорю и думаю по-детски.
Я несу необходимый минимум —
Магазин Находка + Советский.
А весна хрустит прозрачной корочкой,
Я скучаю, эрхирикский дом мой.
Здесь себя стесняюся немножечко.
Пуховик мой зимний и огромный,
А весна вокруг щебечет пташками,
И еще далече до финала.
Постою бурятской чебурашкою,
Половлю небесные сигналы.
***
Ты, идущий сквозь камень,
Из зеленого холода северной аркады.
Чтоб увидеть тебя, и видеть тебя не надо.
Тем более, касаться руками.
Благодарю вещи за их форму.
Благодарю твердое за возможность удариться.
Смешно было смешною быть и позорной,
Труба дело, буду трубой подзорной!
Смотреть на твои арки твои колонны,
В строгую торжественность
стану
отсюда
пялиться.
Люди не всегда после этого сломаны.
Но всё, что наломали, за ними тянется.
***
Вы приедете в город ночной,
Занавешенный тонкою сеткой
Золотого фонарного снега, —
Встреч вчерашних шаги за спиной.
Мы стоим у окошка с соседкой,
Говорим про людей и животных,
И они появляются — вот мы,
Но бледны за больничной стеной.
Вы спускаетесь с трапа на мокрый
Снежный город, в котором вы — бог мой.
Это странный, но добрый апокриф.
Обещание жизни иной.
***
Н.Р.
Немножко по-другому я живу,
И вижу куцый хвостик смерти.
Он запятой уходит на Тыву,
на стены, на мольберты.
Ещё на поле нету белизны,
И надо бы нам краску.
Погуще белое, чтоб веточки весны
Томить ещё и выпустить не сразу.
Я вижу всё заранее. И мне
По линии, как по реке спуститься.
Так я веду рукой по тишине
И маленького принца,
И кентаврёнка… Грустный ротик вниз,
Венок ли, бубен молчаливо звонкий.
И кудри в воздухе, и носика каприз,
Чуть вздёрнутого двойкой.
***
Ты спросил у меня — где гарантия?
Что опять ты в чернила не вылетишь,
Что со всякими гуманоидами
Ты не свяжешься.
Где мне искать тебя?
(Только тьма и гудение космоса).
Как спокойно тебя отпускать теперь?
Где гарантия, где гарантия?
(И последнее предложение).
***
Оцарапанная роза с позолотой на краях,
Ты кричишь в закатном солнце, стыдной страсти не тая,
Но никто тебя не видит, я одна немею вся,
И тихонько пячусь к лестнице, молчи, нельзя, нельзя.
Глаз растянет панораму, эпоксидная смола,
Тонки шпильки, цок да выцок, леонардовая мгла.
Ручка тёплая дверная, дождь гранатовым огнём,
Песни чёрного Дуная над «жильё сдаём».
***
Чем непохожее на фотке
Я получаюся нечаянно,
Тем больше я себе красоткой,
Кажусь, и это есть печально.
Ну то есть это означает…
Ага, и их снова вышло в рифму.
Кричат напуганные чайки
И натыкается на рифы
Кораблик моего молчания,
И рыбки потрошат добычу.
То всхлипы глупого отчаяния,
То смех надежды неприличной.
***
Как плачут маленькие тигры,
Как трут когтистой лапой глазки,
Я не умею рассказать и
В тетрадной клетке головой.
Я помню, помню — в Красноярске,
Я помню — маленькие тигры.
Но всхлипнув, опишу дурацкий
Воздушный шарик голубой.
***
Переучились с левой на правую,
А считали все равно не очень.
Я тебе никогда не нравилась
Мы ходили молча.
Жили рядом, со школы шли вместе.
Вот повезло-то.
По болоту ближе и интересней.
Шли по болоту.
***
Раннее утро. Нам мама с сестрою наладила
По бутерброду, а мы их скормили коровам.
Холодно: иней на челке Ирины Геннадьевны
В цирк собирают автобусом нас подворово.
Все худо-бедно собрались, выходят засони,
В цирке еще не бывали, считай первоклашки.
Вот и к последней ограде — но, скрипнув заовом
Вышла сердитая мама Брылевой Наташки.
Нет, не поедут! Вы, видимо, шибко богаты,
Беситесь с жиру, а нам тут не до разгула!
Тронулись. А в окошке с зареванным братом
Грустная одноклассница промелькнула.
Прыгают клоуны, и обезьяны, и мишки,
Только притихли, невеселы мы, ребятишки.
...Я иногда из себя как из темной избы
Молча смотрю.
Без меня уезжаете вы.
***
весна идет. весне фонарь и компас.
а мы наощупь как-нибудь,
приткнемся
друг к другу мокро, слёзно, осторожно
«а можно?» — «можно».
и вот такие, с красными руками,
коленками
и синяками
идем по руслу,
и звенит река нам
так грустно
мы провожали
маленькую воду
в большую злую,
пахнущую йодом.
ты до крови кусал меня, целуя
за гаражами.
***
как человеческая тайна горит зеленая скамейка.
ты смотришь бронзово-китайно и застываешь много дней так
на том же самом рваном кадре, а дальше треск и перемотка,
а дальше снег, мороз и водка, здесь рассердеченная на три
руки, то в кольцах, то не в кольцах, чинь-чинь, озвучен мертвый пластик.
а мимо досвиданье-здрасте и думают, что мы пропойцы.
а мы беседуем часами, прифонаренные уютно,
но что-то ангелы поют нам такими злыми голосами.
***
Длинные столбы зелёной меди,
Два быка сияющих крылатых.
Улыбнись, прекрасная Геката,
Только чуда ждёт моё неведение.
Пусть закружат хороводы ведьмы,
Засвистят сквозь ледяные ветви
Страшные резиновые ветры,
Тонкие рубиновые смерти.
Тело бело и стоит на поле
Телу больно, но нездешней болью,
Красною сосновою корою
Лес стоит за всю меня горою.
Падает на всю меня горою.
Оттого ли нас огонь не греет.
Где-то на опушке тело зреет.
Гнет его бумагу в оригами,
И поет, и плачет над снегами
Чья-то ненасытная веками
Ненависть, не бросившего камень.
И любовь, не бросившего камень.
***
чтоб не ругались мама с папой
я в бога начала молиться
и если батя трезвый добрый
спасибо господи тебе
а если батя злой и пьяный
прости я снова согрешила
и снова плачу на заборе
прости прости меня прости
когда деревья были выше
мне все хотелось дотянуться
но нифига не дотянулась
и до сих пор еще тянусь
не лазь сыночек по заборам
не повторяй моих ошибок
кто накосячил, тот и лезет
иди ка лучше поиграй
***
1.
За три минуты сделайте три фонарика.
Как звали сына Марии и плотника?
Мы придумывали задания для алкашей и нариков
В ребцентре, в кабинете соцработника.
Соцработнице не до брейн-ринга, они со швеёй
Обсуждают беременность, всхлипывая в подсобке.
Юрка, мой кудрявый амиго, ое-ёй,
Мы-то с тобой здесь тоже не для массовки.
Кто нам-то с тобой посветит потом.
На нас тоже рассчитывай картон,
Иже еси на небеси...
И имя сына произнеси.
2.
Это была республика ШКИД.
Сестренки мои.
Братишки.
Лица ваши и голоса на мне, как на пленке.
В одно цветное, дрожащее сложенные.
«Что рисуешь? —Да внутреннего ребёнка.
— Ты дорисуй ему, пожалуйста, мороженое».
***
Да что вы знаете про стыд?
Щас,
накидаю языком простым.
Натыришь игрушек от киндеров
У городских братьев,
Запихаешь их в платья,
Ну, короче, с вещами пакет.
А дома сюрприз — там их нет!
Не-ту!
И наступает лето.
Вся родня в гости,
Мно-о-ого народу.
А ты лежишь на задах огорода.
Не помнишь, как унесла ножки.
И рыдаешь в картошке.
***
Не навреди —
это значит не лезь с добром.
Отстань уже от людей.
Отвали.
У тебя двор, курицы — живи двором,
Только вечером выпрямляйся,
Тяни с земли
Руки, расплескавшие два ведра.
Не надо никому твоего добра.
***
Останусь одна, без денег и кофе.
Любимого дна — лопатками, вровень
с дощечками пола, и плоше, и площе.
Как дерево, камень, хоть выложи площадь.
Гляжу вдоль себя и не вижу раздела,
не зрю окончания улицы тела.
Слоями хрустящими крошится известь —
не смог извести, значит, высвисти, вызвездь
во мне это право разбитой витрины,
во мне этот город печальный, старинный,
и глаз твоих белых холодное море.
И горе, которое больше не горе.
Дура
блестящий снег дома и фонари
вода сластит солодковой микстурой
ты в форточку подъездную покуришь
мальчишка пишет дура на двери
он женится на этой самой дуре
а где-то там в небесном серебре
адам напишет дура на ребре
в вагоне
1. И травы,
и провода, что имеют право
сбегаться и разбегаться, и доконать,
и вся эта Родина,
падающая из окна,
болотная и берёзовая, дрожжевая,
корнями хрустящая, тонкая и живая,
прозрачная, свежая, прячущая зверьё, —
всё это моё, до скрипа зубов —
моё.
2. Мужик пинал велосипед
на станции в Перми.
Да, он был пьян и не в себе.
И женщины с детьми
шептались: «Вот управы нет,
забрали бы в отдел».
Мужик пинал велосипед,
А он во мне звенел.
3. Там на окнах цвела вода,
замирая кипенно-белым.
Тело стыло, и города
проходили сквозь это тело.
Кто-то брал меня под крыло,
от которого — только перья...
Всё неназванное плыло,
все неназванные материи
были словом. И ничего,
кроме слова. Чудесно страшно,
Да, я сломанный карандаш, но
мне царапать всю жизнь его.
Похороны
1.
Дом забили, сделалась тишина.
Мы стояли рядом как две вороны.
Из-под снега лезли одеколоны,
торопились сеятеля пожинать.
Мама не приехала, и жена,
та другая, тоже.
Дорога в лужах.
Я была беременна, неуклюжа,
и от слёз не видела ни хрена.
Хоронили папу.
Была весна.
2.
Хоронили папу, была весна.
Говорили мало, на лицах жалость.
Помянули, вздрогнули, разбежались.
Пара собутыльников да родня.
Пожалейте бедненькую меня.
У меня отец дал в канаве дуба.
Мне теперь об этом годами думать.
Извините, нервное.
Извинят.
Слышишь?
Колокола звенят.
3.
Я не знаю, что это за сторона,
там со стороны, говорят, виднее.
Я так, к сожалению, не умею,
опытным путем дохожу до дна.
Папа, я дрейфующий космонавт.
У меня есть руки, да толку мало,
У меня есть ноги — и я шагала.
Дайте спину, требуется спина.
Та, что типа «каменная стена».
4
— На.
***
За предчувствием человека
Бормотание и морока.
Не смотри на меня, калеку,
зазеркальное многооко.
Потому я кричу без звука,
Потому как ковыль, качаюсь
Потому что я здесь без друга
Кончаюсь.
***
Вот дом. И руки даблвью.
И на пол, Юми, на пол, Ю..!
Ми-8 пролетел, и мы
Без тел.
Свисте
Репродуктор.
А на границу везли продукты.
***
Днями не смотришь в зеркало,
и как же здорово
обнаружить себя фарфоровой,
с полупрозрачными веками.
Скоро мы
будем смола и брус
коричневый,
из которого
личное
наше строится «понаехали».
***
никогда не хотела быть красивой бабой.
уж лучше быть бабою страшной.
бог любит меня — мечты сбываются,
каждое утро радуюсь у зеркала.
никогда не хотела быть умной бабою,
уж лучше тупить, тормозить, чушь нести.
бог любит меня — мечты сбываются.
траляля, привет, как дела, мммм. ой.
никогда не хотела быть бабой,
дружить с бабами,
спрашивать у баб: «какое пладзье надзенешь?»
и срочно переодеваться.
подходи, мужик, подходи, мужик.
давай дружить, только если ты мужик.
но ты снова баба.
увы, и — ты снова баба.
***
лучше б ты там осталась,
в теплом барачном детстве.
суп из пакета, гречка
выданная собесом.
помнится, вышивала,
было красиво, честно —
алое на небесном,
алое на небесном.
верно, что света много.
вот и пока ты плачешь
сын твой мизинцем трогает
маленький одуванчик.
разве ты их не любишь?
разве тебе здесь плохо?
алое на небесном
сердце твое, дуреха.
***
Гни шпангоуты, заводчанин,
Молотком отстучи смену.
Нам ли впадать в отчаяние
Лбом в гипсокартонную стену?
Я умею пельмени и борщ,
И троих детей. Третий тощ.
(Но рисует лучше старших
Космические удивительные пейзажи).
Иногда ты зубами скрипишь во сне,
Как будто валенки утопают в снег,
Я тогда глажу тебя по спине,
Тише, тише. А самой страшно.
Но потом, на аэродроме заводском нашем,
В день открытых дверей, теплою осенью,
Над нами летит серебряный Ми-8,
И мы всей семьёй ему машем.
Машем, машем.
Машем, машем.
***
Когда у меня спрашивают о чудесах,
Я вспоминаю не деда мороза,
не день свадьбы,
не получение диплома,
не призы за победу в конкурсах.
Я вспоминаю, как в шестом классе
учительница сказала всем написать на бумажке имя,
Кто с кем хочет сидеть.
И самый красивый, самый весёлый мальчик,
В которого были влюблены все девчонки,
Выбрал меня.
Не самую красивую,
И не самую веселую.
Мы сели вместе.
И когда другие мальчишки спрашивали у него —
О, это потому, что она учится хорошо? да, Андрюха?
Он молчал, улыбался, а я внутри себя знала, что совсем не потому.
Наверное, никогда потом я так четко ничего уже о себе не знала.
А вот недавно снова почувствовала то же самое.
***
Надо всем есть другое другое
потому что я помню другое
белой лункой скользящего ногтя
от виска до ключицы тебя
и стучащая тонкая жила
это скит запирающий небо
и причастие в губы не губы
а бредущие лодки во тьме
проходили и пели каноэ
и тянули тяжелые сети
только было другое другое
только не было ничего
***
Пока тебе легче
ты стряпаешь с внуком мацу.
Так здорово улыбаться
Друг другу беззубыми ртами.
Где-то наверху сворачивают пергамент,
Говорят ацаца, молодца, живучий-то, весь в отца.
Тот, бывало...
По краешку неба ало
Тоненький ободок
На косматой голове мороза.
Темнеет, но совсем не поздно
Отвечать на каверзные вопросики,
И смеяться
И целовать друг друга в носики.
***
Мы делим круглый стол у очага,
Локтей не упирая. Наши кисти
Спокойны. Я рисую слово "кисть".
Рука теряет имя и природу
Я вспоминаю руки для воды
И надо мною открывают воду.
Как будто не сплетались, а сплелись.
Но разве подлость наша не прелестна.
Мне жалко нас, зависимых, телесных.
Что вынесет отсюда эта кисть
Костяшками беспомощно белея?
О боже, дай родиться на земле
С одним мужчиной проживая жизнь,
Рожать детей моих родимых пятен —
Я пальцем прикасаюсь указатель-
ным и темечко в серебряной золе.
И мы опять бессмертны на земле.
***
Дрова прогорели, заслонку задвинь.
Вот так же в тебе сберегает аминь
Тепло прогоревшего слова.
И лес поднимается снова.
Сюжеты:Сергей Алиханов представляет лучших стихотворцев РоссииМатериалы по теме:Петра Калугина: "Напиши мне о самом, о самом и на счастье повесь в интернет" Влад Маленко: "Если выучишь басню Крылова, будешь точно целее, дружок" Ольга Иванова: "...И маленькое облако на юге, похожее на душу — не мою ль?"ПоэзияНашли опечатку в тексте? Выделите её и нажмите ctrl+enter
